Улыбка Беллы становилась всё шире, когда в голосе Рабастана начинала слышаться сталь. Как-будто искусный мастер, вынырнув из-под крышки фортепиано, объявил, что инструмент настроен. Скрипучая фальшь исчезла, позволив политься настоящей музыке. И где-то на заднем плане хор мальчиков пропел "Аллилуйя". Все эти язвительные перепалки и насмешливо-ироничные интонации - всё это скромный удел любителей. Рафинированных светских пташек, слетевшихся к подруге на традиционный five o'clock tea. Белле и в голову не пришло бы поставить себя с ними в один ряд, как Рабастану не пришло бы в голову поставить её в один ряд с собой. Подобную предвзятость со стороны мужчин, Белла уже давно привыкла списывать на узость мышления, предпочитая доказывать свою состоятельность делами, а не словами.
Как игрок, она уже давно переросла фальшь. Ложь может забавлять, а наигранность развеивать скуку, но настоящее удовольствие кроется в честности. Где-то там, внутри, под скорлупой из поверхностного "я", доступного каждому. Можно расцарапать эту скорлупу, оставить несколько изломанных трещин на ровной белоснежной поверхности, и с чувством выполненного долга наслаждаться собой. Но останавливаться на пол пути - так глупо и прозаично. Ведь там, внутри, под скорлупой,  всё самое интересное. Многие люди их круга так и проживают всю свою жизнь, играя в покер в масках. Они считают себя умнее других, сами не понимая, какого удовольствия себя лишают, насколько более захватывающей становится игра, когда на виду настоящие лица - каждая невольно дрогнувшая мышца, каждый неаккуратно брошенный взгляд.
Жеманность и церемонность её всегда утомляли. Должно быть, Белла пресытилась всем этим в детстве, когда так стремилась подражать взрослым, потому что сверстники казались ей слишком простыми. Да, в ней и самой хватает подобной манерности. Вот только ей она достались вместе с кровью Блеков. Она не стремилась быть такой - это была естественная часть её природы. Как и жгучая, неуёмная страсть к жизни. Безумная и всепоглощающая жажда жизни. Жажда новых эмоций и ощущений, толкающая на необдуманны поступки. Так странно сочетающаяся с её почти уже прогнившей душой. Слишком живая и слишком мёртвая одновременно.
- Буду, если понадобится. И ты тоже будешь. Мы на войне, если ты не заметил. А здесь всё сводится к одному - ты либо веришь в того, за кем идёшь, либо проигрываешь, - и хоть на лице Беллы уже не было той диковатой улыбки, в глазах всё ещё мелькали искры безумия. Возможно она действительно фанатична, но ведьма не видела в этом ничего плохого. Магия, как бесконечный источник неординарных возможностей, всегда её восхищала. Не мог не восхищать и тот, кто овладел всеми тайными знаниями этого источника в совершенстве. Лестрейндж была уверенна, что Лорд единственный, кто способен дать им желаемое, противостоять Дамблдору и привести пожирателей к победе. Без него не было бы этой войны и не было бы сопротивления. Знать всё также ворковала бы в своих гостиных о несовершенстве этого мира, боясь покинуть свои комфортные кулуары и от бесконечных разговоров перейти к действию. Поэтому такой диссонанс в ней вызывало неуместное высокомерие Рабастана. Белла тоже любила игры без правил, но эта война была для неё слишком важна, забыть о них и здесь. - Самый опасный враг всегда сражается на твоей стороне баррикад. Союзник, недостаточно преданный делу, хуже врага.
Она действительно в это верила, говоря чуть громче и вдохновеннее обычного. В Рабастане был потенциал, он мог бы многого добиться, многое вложить в их победу, но его наплевательское отношение перечёркивало всё это жирным крестом. Удара в спину Белла никогда не боялась - она слишком привыкла полагаться только на себя, чтобы настолько кому-то довериться. Но по какой-то причине ей не было всё равно. И дело даже не в страхе того, что безалаберный родственничек может навредить её репутации в глазах Лорда - не он первый. Тут было что-то большее. Какая-то неопределённая, не до конца осознанная симпатия. В них на удивление много общего и едва ли меньше диаметрально противоположного. Но главное сходство - любовь причинять боль другим. И это сходство настолько ей нравилось, что даже руки, всё плотнее смыкающиеся на её шее вызывали не ярость или страх, а... наслаждение? 
- Ну так ударь, если хочется, - выпалила Белла жадно вдохнув, как только Рабастан ослабил хватку, - не надо делать мне одолжений только потому, что я женщина. Разве не для этого ты получил метку? Не для того, чтобы делать всё, что захочется, не ограничивая себя глупыми рамками или запретами? - покрутив головой, Белла позволила волосам упасть на плечи. Разгорячённая спором, она положила его руки обратно себе на шею, прошептав в самое ухо: - Доделай начатое или придумай отговорку получше. Убивать всегда интересно.

Aileen Finola Murdoch

В этот раз ничего непристойного нет
Как ни прискорбно.
С Вами удобно в шерстяных незнобках.
С Вами не кружевное, а хлопковое.
В этом доме спокойно,
Но спокойно - это не повод.
Кто Вы? Почему Вы в моей постели?
Или я в Вашей?
Страшно. Одному оставаться страшно
♦ ♦ ♦
juno temple

Возраст персонажа: 19 лет
Место проживания: магический Лондон.
Лояльность: нейтралитет.
Место работы, должность: помощница в магазине Мадам Малкин «Мантии на все случаи жизни»
Чистота крови: не_чистокровная
Факультет, год окончания: Пуффендуй-78.

И С Т О Р И Я
intelligenti pauca

Эйли, ты дура, которой нет дела до остального мира. Ты придумала себе свой и живешь в нём. В голове несуразица, понятная тебе одной – шмотки, ткани, побрякушки. Тебе нет дела до того, что происходит вокруг. То, что тебе не нравится, не сочетается с твоим миром, — ты игнорируешь. Твое окружение бесит, что ты не впала во всеобщую депрессию, что чужие проблемы тебя не трогают. Они уверены, что когда война коснется тебя лично, ты наконец прозреешь. Я не пытаюсь вытащить тебя в реальность. Я стучу в твою дверь и прошу позволения войти. Мне нужно место, где я могу спрятаться от окружающего безумия и от своего собственного.

— Можно войти? – я выгляжу так, будто месяц не ночевал дома, будто весь путь за мной гнались собаки. Ты знаешь, что со мной произошло. Ты знаешь, кто я и чем занимаюсь, ты видела мою метку, примеряла мою маску, тебе абсолютно все равно.
— Барти! Какой-то ты грязный… - ты пропускаешь меня внутрь и я вваливаюсь в твой мир, как шальной озираюсь, скидываю мантию на пол, на ощупь пробираюсь в темноте на кухню и разваливаюсь на стуле. Ты следуешь за мной. Меня еще трясет. С меня почти стянули маску, я был на на волоске от разоблачение, еще ближе — к смерти. Голос в моей голове ржет как конь, он единственный, который упивается кровавым удовольствием в этот момент. В ушах стоит звон. Я не слышу, что ты говоришь. На твоем лице застывает это серьезное, тревожное выражение, которое тебе так не идет.
— Это он, Голос в твоей голове? – говоришь ты громче и я нервно киваю. Ты знаешь о Голосе, который твердит мне ужасные вещи, ты знаешь все мои страхи. Иногда мне хочется побывать в твоей блондинистой головке, понять, что там происходит. Я знаю лишь внешний блеск твоих мыслей, твою маску недалекой дуры, но ты такая проницательная, что иногда мне кажется, что ты знаешь меня лучше, чем я сам. Ты знаешь, что мне сейчас нужно. Ты садишься мне на колени, лицом к лицу, заставляешь посмотреть в глаза, кладя руки на мои плечи. Я смотрю в твои глаза и медленно успокаиваюсь, руки сами по себе прижимают тебя ко мне. Вдыхаю твой аромат – сладкая фруктовая смесь твоих духов, что ты на себя вылила. Мерлин, зачем так много? Мое сердцебиение замедляется, дыхание выравнивается, я обнимаю тебя все крепче. Голос в моей голове уходит на задний план. Все вокруг перестает существовать, лишь равномерное биение наших сердец, не попадающих в такт, создающее странный, завораживающий ритм. Я почти произношу это. Я почти говорю, что люблю тебя, но здравый смысл меня останавливает. Это иллюзия. Я никого не люблю.

Где-то в подсознании я знаю, что ты —  мой единственный шанс на счастье, но другие идеи захватывают меня как только я выхожу из твоей комнаты. Ты моя безумная, нормальная ненормальная. Твои дурацкие идеи, детские игры, непосредственность и мнимая невинность... С другими мне было бы скучно. С тобой я просто юнец, максималист, без тебя — безумец без права на существование. Я покрываю твою шею поцелуями, самозабвенно, жадно, резко. Но что-то всегда останется вне моего понимания. Я никогда не пойму тебя до конца, в частности почему ты – маленькая глупая овечка – продолжаешь пускать голодного волка в свой дом.
— Эйли, Эйли… - я буду повторять это, пока во рту не пересохнет, пока я еще жив. Ты будешь отвечать мне, гладить по голове, пока я не начну смеяться. Ты такая несуразная. Потом ты покажешь свои новые ткани, ароматические свечи, безделушки, которые переполняют твою берлогу и утро никогда не наступит.

что еще не было сказано

♦ Эйли - не_чистокровная ирландка, ее семья на вашей совести.
♦ Я хочу дать вам свободу в создании персонажа. Барти и многие другие ее не понимают, а что именно скрыто такого непонятного - вам решать. Что-нибудь не очень сопливое, кроваво-трагичное, возможно, такое же дикое безумие, как и у Барти, спрятанное за маской дуры. Пардон, если грубо, но я действительно подразумеваю в этом персонаже анти_мэри_сьюшность, особенно это относиться ее умственных и магических способностей. Для чего мне это? Барти будет не интересно с девушками-аристократками, такими умными, читающими дамочками. С ними надо притворяться, с Эйли - не надо. У нее у самой страшные тайны, тараканы в голове. Она сама по головам пойдет. Надеюсь, вы понимаете, что она не_нормальная?
♦ Девушка работает в магазине Мадам Малкин, обожает свою работу и не обладает амбициями. Она конечно мечтает, устроиться в «Твилфитт и Таттинг» и продавать дорогущие мантии богатым дамам, время от времени захватывая одну на вечер для себя, но большее... Могу вполне предположить замашки на аристократизм и желание попасть в высшей свет, если, опять же, хотите. Она капризная и стервозная, но это должно гармонировать с ее детской непосредственностью. Смотря на нее, возникает ощущение, что шестилетняя девочка украла у мамы туфли и помаду и теперь кривляется перед зеркалом. Но не перепутайте детскую непосредственность с невинностью. Она противная, она местами даже злая. Как раз то, что нужно Барти. И еще она пошлая. потому что я такого в tumblr насмотрелся
♦ Барти и Эйли познакомились в школе. Сдружились на почве ненависти к другим и желанием веселиться, когда однокурсники воображали себя взрослыми.
♦ Эйли использует мужчин. Это способ выживания. А Барти - это способ согреться. 
♦ Смерть Эйли запланирована уже через пару тройку игровых месяцев. Подробности спойлерить не буду.

Д О П О Л Н И Т Е Л Ь Н О
omnia mea mecum porto

Пожелания:
Я немножко растрогался, и описал скорее не саму Эйлин, а отношение Барти к ней, и как я уже пару раз сказал и я скажу еще раз у вас много места для фантазии. Мое личное пожелание: я не вижу Эйли положительным персонажем, она, скорее, стерва, просто с Барти у них все сложилось необычно. Как и для Крауча такие отношения не свойственны, так и для нее. Они оба привыкли играть какие-то роли, придуманные ими же и, наверное, просто приятно иногда побыть собой. Крауч даже напридумывает себе великую любовь, когда уже будет поздно, когда уже некого будет любить. Ваши чувства ко мне - это другая история, отданная вам на растерзание. Не ждите истории большой и чистой любви, пожалуйста. Это скорее история и прерванном ощущении предчувствия чего-то большого, не обязательно любви, по крайней мере, в классическом ее проявлении. Этой заявкой я слегка опережаю время, у них все сходится до ночных безумств в ее квартире, все остальное - потом. Мерлин, я просто надеюсь, что я описал все правильно и вы этого персонажа поймете. Если дошли до этой строчки, уже спасибо.
Связь с заказчиком:
лс.
Пост:

осторожно! галлюцинации

А знаете, что холодит лучше лимонада в жаркий денек? Поцелуи дементоров. Они подходят и ласкают тебя своими студящими кровь чарами, высасывают все тепло, что даже в такой жаркий день ты чувствуешь себя глыбой льда. Ты уже и не понимаешь, что на дворе лето! Жаркое лето 94ого. Тебе 33 года. Знаешь, как маглы называют этот возраст – иисусов возраст. Они думают, что это особенный возраст, особенное число. А что думаешь ты? Когда ты приходишь в себя, или, вернее, приходит в себя одна из твоих личностей, ты усмехаешься, что это был удачный год. Повеселился ты на славу, если подумать. Избавился от пут своего отца, попутал всех этих оболтусов, даже стал преподавателем в Хогвартсе! Да это же даже карьера! Абсолютно не важно, что тебя так скоро схватили, что ты так скоро оказался здесь. Ты даже точно не можешь ответить та же ли это камера или другая. Они здесь все одинаковые. Со всех сторон слышаться крики: то какие-то несчастные всхлипы, то наоборот радостные и сумасшедшие оры. Ты тоже кричишь, ты не знаешь об этом. Ты себя совсем не знаешь. У тебя лихорадка. Еще до того как тебя увезли ты сказал учтиво заинтересовавшимся тобою бывшим знакомым и даже близким друзьям, что твой час уже близок. Осталось совсем немного. Это ты ясно понимал и понимаешь. Не думаю, что хоть кого-то расстроило это известие. Не теши себя надеждами, что найдется существо, которое грустно вздохнет, прочитав в Пророке сухую новость, какие всегда печатают, что такой-то и такой-то окочурился в Азкабане.
Ты теряешь себя. Ты возвращаешься в эту камеру лишь изредка, вспоминая, что тебе холодно. Ты единственный человек во всей Англии, который в этот до тошноты душный жаркий день скучает по теплу. Но ты ведь не в Англии? Где ты, Барти, где ты сейчас? Ты посреди заснеженной пустоши. Ты в жизни столько снега не видел, горизонт сливается со светло-серым небом. Ты дрожишь, твои губы становятся синими. Кажется, ты уже весь покрылся тонкой коркой льда. Но вдруг ты оказываешься в бескрайней пустыне, вокруг один песок и палящее солнце. Но тебе все еще холодно. Ты даже теряешься – ты не понимаешь, чего хочешь больше – воды или тепла. Твой разум затуманивается, и ты видишь источник с чистой прозрачной водой. Ты кидаешься к нему навстречу, но опять оказываешься где-то совершенно в другом мире. Это твоя комната. В ней горит свет и все еще сидит нянька. Тебе не больше семи лет. Нянька все еще сидит у кровати и что-то рассказывает, ты слышишь лишь отдаленное бурчание. Залезаешь под одеяло с головой и собираешься уснуть, но что-то тебе будто мешает, будто тревожит. Ты резко вылезаешь из под одеяла и тут же понимаешь, что ты не у себя в комнате, и тебе вовсе не семь. Скорее семнадцать, ты не помнишь. Ты вдруг встречаешь эту пару глаз. Они грустно на тебя смотрят не отрываясь и ты протягиваешь навстречу руки. Ты бы хотел схватить этого человека и не отпускать, но твоя лихорадка уносит тебя все дальше. Опять в джунгли, опять пустынные улицы Лондона, коридоры министерства, гостиная в Хогвартсе… Ты будто пробегаешь сквозь все свои воспоминания и знания, пытаясь найти это, но лишь тратишь свои силы, лишь натыкаешься на шокирующие вещи и больше ничего. Дементор теряет к тебе интерес и оставшееся время ты лежишь без видений.
У тебя лихорадка. В совокупности с постоянными атаками дементоров и абсолютным отсутствием каких-либо целей или планов на будущее, тебе не дают и года в этих стенах. Кто-то кричит из-за стен: «Еще чуть-чуть! Уже скоро!» - и ты начинаешь хохотать на всю камеру. То, чего они так ждут, у тебя уже было, но оказалось, что это не освобождение. Свобода не смогла тебя освободить, ты лишь сделал все хуже, даже самому себе ты лишь навредил. Из поколения в поколение встречаются эти удивительные люди, совершившие все ошибки. Может быть и ты, просто совершил их все? Твои ошибки не дают тебе покоя, за ними ты и не видишь своих правильных решений, тебе кажется, что ты сам – сплошная ошибка. Но лишь изредка ты понимаешь это. В остальные моменты ты просто не являешься собой.
Ты открываешь глаза и пытаешься привстать. Тебе холодно и страшно и ты не можешь успокоится. Ты вспоминаешь хогвартские уроки. Забавно же, кто знал, что именно те уроки о противостоянию дементорам тебе так пригодятся? Но что ты можешь сделать? палочки у тебя нет, а этих тварей к твоей душе так и тянет.
- Скоро… - выдыхаешь ты, приподнимаясь и пытаясь усесться, - Совсем скоро…
Ты уже ждешь этого поцелуя. Тебе не важно, что это ужасная и страшная смерть, ты просто хочешь поскорее со всем расправится. Вот во что превратилась твоя жизнь – ты ждешь смерти. Ты устал от всего. Все, что ты когда-либо делал, было ошибкой. А теперь тебе уже не хватает сил даже бороться с тем бредом, что тебе снится. Этот бред ты воспринимаешь очень болезненно, но когда место, время и действующие лица абсолютно нелогично меняются в твоей голове, ты даже не задумываешься, что что-то произошло. Тебе хватает сил лишь на то, чтобы просто принять то, что видишь. Это ужасает тебя, заставляет рыдать как ребенка. Ты больше не хозяин в своей голове. Представляешь, как глупо получилось? Но, к этому все и шло.
- Пожалуйста, - мычишь ты, забившись в угол. Ты и сам не понял, чего просишь: тепла, свободы, смерти… ты просто вдруг начал говорить, будто бы кто-то другой заговорил твоими губами, - Спаси меня…
И ты повторяешь это еще долго. Бурчишь под нос, кричишь во все горло… Ты чувствуешь, что холод уже подкрался к твоему сердцу и скоро окутает тебя всего. Всю жизнь ты больше всего на свете не любил холод. Всю жизнь. А теперь эта простая нелюбовь выросла до гигантских размеров и стала чуть ли не твоей фобией. И ты больше не можешь успокоить себя, тебе просто хочется, чтобы кто-то наконец-то тебя спас. И уже не важно как.
Твоя истерика не прекращается. Ты рыдаешь без слез и растираешь и без того раздраженные сухие глаза. Всхлипываешь и тяжело дышишь, но слезы так и не текут. Как в детстве. Если хотелось рыдать, мама тебя не сдерживала и лишь приговаривала, что оно лучше поплакать, чтоб потом уже и невозможно было. И вправду, порыдаешь часок, а потом и слез нет. Так и сейчас. Ты вырыдал уже все что мог.
Ты не замечаешь её. Ты не видишь ничего перед собою. Но даже когда она начинает говорить, ты ничуть не удивляешься, а остаешься на месте, спрятав лицо руками и пытаясь разобраться со своими мыслями. Ты безумен. Ты на крайней точке. Один лишний внутренний голос тебя не пугает. Ты слушаешь его, как все годы слушал меня. Ты вслушиваешься, надеешься, что этот голос добродетельный, что он пришел спасти тебя и не желает тебе зла. Ты замираешь, обхватив коленки, и внимательно слушаешь. Кажется, ты начинаешь вспоминать, чей это голос, но ты сейчас помнишь девчонку в короткой юбке и со слизеринским галстуком, дальше твои воспоминания идти отказываются.
- Посмотри на меня, - ты не смотришь. Ты боишься смотреть. Твое подсознание как всегда работает безупречно и уберегает тебя от болезненных воспоминаний. Сколько раз такая защита была тебе во вред? Может только она и была всему причиной? Причиной всем твоим ошибкам. Эта мысль заставляет тебя приподнять голову и наконец-то посмотреть на гостью.
Кейтлин. В твоей голове приоткрывается очередная завеса. В такие моменты ты ясно помнишь и понимаешь все, что с тобой происходит и происходило. В такие моменты уже нет надежды на будущее. Ты мгновенно успокаиваешься и заворожено смотришь на образ твоей старой подруги. Такая же, как и в ту ночь. По сравнению с ней ты уже безобразный старик. И лишь это сравнение вдруг заставляет тебя осознать, сколько времени прошло. Ты не удивляешься ничуть. Образ Кейтлин резко меняется в лице и со злостью кричит на тебя, но ты будто бы пропускаешь мимо ушей. Ты лишь смотришь на все преобразования в этом существе и вдруг совершенно спокойно и расслабленно вытягиваешь ноги. Призрак умершей подруги? Нет. Ты так не думаешь. Ты решаешь, что это просто очередной твой бред, с которым у тебя нет сил бороться. Будто бы она раньше к тебе не приходила. Будто бы не являлась во сне и даже наяву в моменты особенной горячки. Ты встречаешь её образ как что-то, к чему ты привык и, в общем-то, никогда не отвыкал. Она и вправду частый гость в твоей голове. Ты её ждал.
- Ирония судьбы, не правда ли? – ты так не считаешь. Это не ирония, это твое самонаказание. Ты опять на грани. Кажется, еще чуть-чуть и твое сердце остановится просто так, от отчаянья. И вот когда в тебе назревает целая буря, ты как никогда стараешься держать себя в руках. На твоем лице появляется что-то вроде умиротворенного смирения. Но все это мнимо. Внутри тебя назревает что-то ужасное. Напрягается все тело, мысли начинают поступать с такой скоростью, что ты не поспеваешь за ними и лишь изредка ловишь какую-нибудь из них, совершенно провокационную. Вырванная из общего контекста эта мысль не представляет собой в общей сложности ничего, и ты лишь можешь догадываться, о чем на самом деле думаешь. Что они сделают с моим телом? Ты содрогаешься. Ты боишься и представить, о чем ты только что подумал и почему. Ты будто бы и вправду смирился. Но ведь это не так? Ведь ты же Барти Крауч, в конце концов. С тобой случалось много разной чертовщины, но одно сопутствовало тебе всегда – ты всегда хотел жить. Всегда мечтал о чем-то отдаленном, о чем-то, что можно было бы назвать Жизнью. И эта мечта умрет только с последним твоим вздохом, какой бы очевидной развязка не была. Насколько бы не был ощутим этот дух смерти в этом спертом воздухе, ты все равно будешь думать, что сможешь добиться своего, сможешь освободиться и обязательно заживешь. Все то, что с тобой было ранее, лишь иногда ассоциировалось у тебя с жизнью. Остальное было лишь ошибкой. Одной большой ошибкой.
Ты пошатываясь встаешь, осторожно смотря на Кейтлин. Тебе пришла в голову мысль, что она опасна. Что она пришла за тобой. А ты ведь еще можешь бороться, хоть силы физические, да и духовные уже частично тебя покинули. Ты аккуратно ступаешь вокруг неё, боясь приблизится и на шаг. Почему её присутствие все делает таким кристально чистым и понятным? Я скоро умру. Очередная мысль из бешеного потока тебя просто пугает и раздражает. Ты даже шипишь сквозь зубы. Почему за эти годы ты вдруг стал поразительно схож с хладнокровным символом твоего бывшего факультета? Тебе, как и любому отчаявшемуся, кажется, что виноват сейчас не ты, а так как рядом только она, она и виновата. И ты смотришь на неё с презрением и ненавистью. Всего лишь мгновение. В следующее ты уже думаешь, что смотреть так должен только на собственное отражение.
- Зачем ты тут? Уходи, - шипишь ты. И не потому что ты действительно её винишь, а потому что тебе больно её видеть. Ты боишься её обидеть, даже учитывая, что все еще считаешь её плодом своего воображения. Ты боишься, что она откроет тебе правду, всю правду о твоей мерзкой жизни. Ты сам дал своей жизни такое определение, именно так ты себя чувствуешь, вспоминая любой день своей жизни. Любой? Нет, были дни, когда ты чувствовал себя даже счастливым. Но их не вернуть и не повторить и одна лишь эта мысль заставляет тебя вдруг почувствовать слабость в ногах и чуть ли не упасть на грязный пол. Но ты удерживаешься и все еще смотришь на неё. Лишь бы не упасть (ты не хочешь смотреть на неё снизу, непонятно почему), ты прислоняешься к стенке.
- Пришла посмеяться, что со мной стало? Смейся где-нибудь еще, - ты шипишь, пытаясь её отпугнуть, как в тот день в гостиной факультета, помнишь? Ты чувствуешь её силу над собой, ты знаешь, что её слова всегда тебя трогают, и тебе страшно. Страшно смотреть правде в лицо. Ведь Кейтлин никогда тебе не говорила ничего, кроме правды, - хочешь сказать, «я же тебе говорила»?... – ты на мгновение призадумываешься и вдруг в тебе накипает злость к самому себе и ты начинаешь кричать, - БЕЗ ТЕБЯ ЗНАЮ! Я НИКОГДА НЕ ОСВОБОЖУСЬ!
Кто-то хихикает за стеной. Ну да, что кроме насмешки могут вызвать такие слова в Азкабане? Но ты думаешь о другом. Ты замираешь, что-то щиплет в носу, на глаза накатываются слезы, и ты дрожащими губами умудряешься даже улыбнуться. Еще пару секунд и начинаешь смеяться. Горько и отчаянно. В этот момент тебя вдруг пробрала гордость за себя самого. Впервые в жизни ты рассуждал здраво и вслух. Впервые в жизни?... В конце жизни. Ты не заканчиваешь фразу, и твой смех переходит в истерику. Ты опять рыдаешь и скатываешься по стенке вниз. Ты чувствуешь такую ясность в своих суждениях и даже чувствуешь освобождение от болезненного безумия, которое преследовало тебя всю твою жизнь. Но сейчас уже поздно. Это ведь не единственная твоя клетка.
- Уходи, пожалуйста, - ты закрываешь лицо руками. Ты прогоняешь её не потому, что она может навредить, разбудить совесть или показать правду. Ты прогоняешь её потому что она в первую очередь Кейтлин и ты ясно понимаешь, что чего бы не натворил, эта девушка, этот призрак девушки, которую ты когда-то знал, может и поругает, но, в конце концов, будет успокаивать. А ты не хочешь, ты не заслужил. И получить что-то определенно незаслуженное сейчас для тебя пуще самого жестокого наказания.[/

Я не знаю, рад ли я вернуться из Кардиффа домой. Остановку в штабе я даже не принимаю во внимание - настолько быстро она для меня проходит. Я еще слишком часто дышу, находясь частью там, среди грязи, пыли и огня - ненастоящего огня, а просто видимого подобия, в которое для меня смешиваются заклинания. Рука уже не сжимает палочку, но я еще чувствую, как сокращаются мои мышцы. Они хотят движения, внутри меня все жаждет движения. Но пора остановиться и передохнуть.
Сегодня я легко отделался, всего несколькими царапинами на щеке от летящих мелких кусочков бетона... и кто только успел разрушить стены в нескольких домах?.. Это неважно, тем более, что я не чувствую боли. Я легко отделался, и дело здесь не только в отсутствии серьезных ран. Сегодня на моем счету не будет жертв; конечно, кто-то наверняка из-за меня был ранен, но не смертельно, об этом я позаботился. Ведь мы всего лишь отвлекали внимание, зачем доводить все до смертей среди противников? Тем более, таких слабых, бессильных, неумелых... Я бы мог наложить Империо на половину, а вместе с отцом мы бы наверняка смогли их всех заставить убраться восвояси. Но он был далеко, и я бы просто не рискнул внушать кому-то что-то без поддержки со стороны.
Домой я возвращаюсь с Эваном, и он почти сразу отправляется к раковине в кухне. Я сажусь за стол, попутно выкладывая на стол палочку и кидая рядом с нею уже бесполезную маску. Развалившись на стуле, беру палочку и притягиваю к себе заклинанием стакан и кувшин с водой. Возможно, любой другой на моем месте уже кинулся бы к бутылке огневиски, но мне - пока - достаточно воды. Я успеваю выпить стакан воды, а Эван все еще занят своими руками. Я молча слежу, как он избавляется от рубашки, и мысленно прикидываю, как буду лечить его плечо. Лекарь из меня отвратный, в этом деле специалист матушка. Но именно поэтому мы с Розье сейчас в моем доме: ни матери, ни отца здесь нет. Вообще никого, кроме домовиков. И сейчас никто не помешает нам заниматься тем, чем мы сами захотим. Никакой тренировки, никаких причитаний. Тишина и спокойствие.
Я отвечаю молчанием на вопрос Эвана, только дожидаюсь, пока он сядет и займет более удобное ему положение. Наверное, проходит минута, прежде чем я поднимаюсь со стула с палочкой в руке и начинаю колдовать. Невербальные заклинания идут у меня неплохо, поэтому мне не приходится ничего говорить, чтобы на столе передо мной оказались бинты и парочка мазей. Медленно наклонившись к плечу друга, осматриваю уже поближе, насколько все ужасно, и только тогда нарушаю тишину:
- Если надо огневиски, то говори сразу. Как закончу, пойдем к отцу. В кухне ничего крепче вин нет, сам понимаешь, - заканчивая говорить, я выпрямляюсь и тянусь за кувшином. Щедро лью воду прямо на рану, даже не позаботившись о том, чтобы подставить таз или попросить Эвана куда-нибудь пересесть. Вода шумно отскакивает от деревянного пола, от деревянного стола, стекает по руке Розье. Опустошив таким образом весь кувшин, тянусь за бинтами и наспех промокаю место вокруг раны. Запекшейся крови больше нет, я вижу только свежую красную жидкость, проступающую поверх такой же красной поверхности - на этот раз Эван хватил лишка и зря отказался от помощи специалистов. У меня даже мысленно нет сил называть то, что я вижу, "мясом". Я сглатываю и начинаю размазывать по ране мазь: кожа шипит, на ее поверхности проступает белая пена, и я представляю, как Розье сейчас больно. Но он уже большой мальчик, стерпит.
Наверное, я трачу не меньше десяти минут на плечо друга. Но вот наконец-то белые бинты красуются поверх раны, причем пока они даже не запачканы свежей кровью. Получилось, что ли...
- Ну так что, пьем сегодня или как? - я нарушаю повисшую, было, тишину, как только снова разваливаюсь на своем стуле и вытягиваю скрещенные ноги. Я замечаю, что Эван непривычно молчалив. На его лице определенно можно прочитать какие-то новые эмоции, но мне лениво разбираться в том, что творится у него внутри. Сам расскажет, если захочет. Когда захочет.

Я слежу за тем, как Мальсибер лениво поднимается со стула, и в который раз удивляюсь, как при всей флегматичности его натуры ему удается быть очень и очень неплохим боевым магом. Такие, как Рик, обычно не пачкают руки на поле боя, они сидят в хороших кабинетах и придумывают хитроумные планы по захвату мира или, на худой конец, изощренно пытают в темных подвалах своих врагов, добывая нужную информацию или тестируя новое заклинание. И все же приятно, когда твою спину прикрывает человек с мозгами, особенно, если приходится доверять товарищу собственную жизнь.
Когда Мальсибер начинает колдовать, я хватаю со стола полотенце, ловко скручиваю его в жгут и сжимаю его зубами, после чего позволяю другу изучить мое плечо. Судя по его многозначительному молчанию, жить я буду, но как только он притронется к ране, я сильно пожалею о том, что не пал смертью храбрых. Предложение глотнуть огневиски кажется мне сейчас верхом всех желаний, но я упрямо мотаю головой, только сильнее стискиваю зубами полотенце. Боль – вот, что мне сейчас нужно. Она избавит меня от мыслей, напомнит, ради чего я делаю то, что делаю. Рик не настаивает и начинает шаманить над раной, первым делом промывая ее водой. Сначала я не чувствую ничего.
Боль обрушивается на меня внезапно, заставляя широко раскрыть глаза и до боли впиться руками в спинку стула. Кристально-чистая, ослепительно-белая вспышка перед глазами выбивает из меня дух, и я не смог бы закричать, даже если бы не заткнул себе рот кляпом. Мне хочется вскочить со стула и оттолкнуть Мальсибера, но я не могу пошевелиться, то ли парализован шоком, то ли друг постарался, чтобы я не дергался и не мешал операции. Боль из плеча простреливает в висок, и мне кажется, что меня сейчас вырвет. Изо рта вырывается какое-то жалкое мычание, в котором я с удивлением узнаю свой голос. Еще немного, и я позорно потеряю сознание, но Рик осторожно наносит на поврежденное место мазь и неровными толчками боль начинает отступать. Я снова вспоминаю, как дышать и двигаться, выплевываю изо рта полотенце, делаю шумный вдох и разражаюсь отборным матом, поминая всех родственников Мальсибера до пятого колена, у которых руки не оттуда. Потом подаюсь вперед, опускаю голову вниз и чувствую, что меня сейчас вывернет наизнанку. С трудом сглатываю тошноту и снова выпрямляюсь.
- Ты что, убить меня решил, мать твою?! – мой голос снова хрипит, и я тянусь здоровой рукой к кувшину, который Рик оставил на столе, но тот пуст, и это приводит меня в ярость. С силой размахнувшись, я бросаю кувшин в стену, и тот с оглушительным треском разлетается на мелкие кусочки. – Я хочу пить, черт тебя дери! В этом доме, что, не найдется стакана во… - в горле першит, и я закашливаюсь, не успевая закончить фразу. Услужливый домовик оставляет на столе полный стакан воды и исчезает до того, как я успеваю его заметить. Я хватаю стакан и жадно выпиваю его до дна, после чего сжимаю в руке, борясь с желанием и его запустить в стену. Усилием воли заставляю себя поставить его на стол.
Боль постепенно утихает, и я понемногу прихожу в себя. Но вместе с облегчением возвращаются мысли, и я с ужасом понимаю, что лицо мертвеца снова встает перед глазами. Черт бы его побрал! Почему я вообще запустил в него Авадой? Откровенно говоря, я не люблю это заклинание, слишком у него простое действие. Тот, кто выступил с палочкой против Темного Лорда и меня лично, должен погибнуть более эффектно, должен почувствовать боль и всю силу моего гнева. Но в критический момент именно зеленый луч вырвался из моей палочки, именно эти слова слетели с языка. По рукам проходит дрожь, и я сжимаю кулаки, чтобы ее унять. Выпить? Знаешь, Мальсибер, а предложение-то в самый раз.
- Тащи все, что есть, - я поднимаюсь со стула. – Я буду в твоей комнате.
В доме Рика я чувствую себя так же свободно, как и в своем собственном. Бесцеремонно открываю шкаф и выбираю чистую рубашку. Я немного шире в плечах, так что пуговицы на мне не сходятся, и я просто накидываю ее на себя, не утруждая себя застегиванием пуговиц. Нетерпеливо хожу из угла в угол, меряя комнату шагами, пока друг организует выпивку. Когда дверь, наконец, открывается, я встречаю его вопросом в лоб:
- Ты ведь уже убивал, верно? Что ты при этом чувствовал?